Мораль святого Игнатия - Страница 9

Дамьен стал вчитываться в Евангелие с куда большим вниманием, чем раньше, перестал стыдиться задавать вопросы, получал четкие разъяснения и иногда — похвалы своей понятливости. Он был религиозен, в нём всегда теплилась любовь к Господу, но теперь, под влиянием учителя, возникло стремление подражать Ему. Он медленно начал переосмыслять свои прежние поступки, не соответствовавшие его новому пониманию жизни. Кое-что стыдился вспоминать, но учитель уверил его, что милосердие Господа стирает былое. «Ты — и в этом чудо Христа, — есть не то, что ты был вчера, но то, чем ты и не мечтал быть. Только пожелай — и Христос даст тебе крылья…»

Дамьен восторгался и красноречием учителя. Тот никогда не затруднялся в слове, выражая мысли лаконично и афористично, умел, рассказывая о любом пустяке, выстроить целый рассказ, интересный и назидательный, умел из всего извлечь жизненный урок. Что нужно, чтобы стать таким же? Отец Гораций не посмеялся над восторгами юнца, но жестко и веско заметил, что слова приходят от ясности понимания предмета. Ясность понимания дается внутренней работой над собой, размышлениями над книгами, раздумьями над житейскими ситуациями, рассматриваемыми через призму Вечной Истины, через Христа. Все должно быть оценено только через отношение к Этой Истине. То, что ей противоречит — ложно, то, что с ней согласно — истинно, то, к чему Она безразлична — допустимо. В любой сложной жизненной ситуации думай — как бы поступил Христос?

Дамьен опустил голову. Разве Христос обидел бы Котёнка?

У Ворона изменились и некоторые другие мнения — под прямым воздействием учителя. Гораций де Шалон восхитился способностями его сокурсника — Мишеля Дюпона. У этого юноши большое дарование, не правда ли? Дамьен поморщился. Дюпон шарахался от лошадей и никогда не выходил на корт, и потому казался де Моро ничтожеством. Дамьен говорил не из ревности, однако, получил выговор учителя. Господь не хочет, чтобы все стали солдатами. Не желает он, чтобы все были поэтами. Он не призывает всех к философии, и не заставляет всех становиться поварами. Но мудрым будет тот человек, который поймёт величие замысла Всевышнего, кто научится восхищаться дарованиями, которыми Бог наделяет смертных. Если тебе не дан талант художника — умей отметить его в том, кому он дан, если ты не можешь писать стихи — научись ценить поэтов…

Хороший же повар — тоже дарование.

Дамьен, слушавший педагога с задумчивым видом, неожиданно резко повернулся к нему. А любым ли дарованием стоит восхищаться? Гораций де Шалон встретился взглядом с де Моро, и тот тут же опустил глаза. Иезуит не раз сталкивался с подобным. Он овладел вниманием, волей, умом мальчика. Обрёл влияние и власть. Но всегда даже в самой открытой душе оставались потаённые щели. Гораций понимал, что задавая этот вопрос, Дамьен имеет в виду кого-то конкретного, но кого — не скажет.

— Любое дарование от Господа является и испытанием, и избранием для человека. Помнишь притчу о талантах? Человек одарённый должен служить Господу. Пока он понимает это — его талантом можно восхищаться. Ничего страшного, если он даже проявит незначительное тщеславие, которое испытывает всякий, кого предпочли всем остальным. Важно лишь, чтобы это тщеславие умерялось осознанием необходимости служения. Талант — предпочтение Господа и незримое указание пути одарённого. Мне кажется, Мишель идёт предначертанным ему путем…

С этим де Моро не спорил, но глядя вдаль, напрягшись и с трудом формулируя мысль — ибо часть её хотел скрыть — проговорил:

— Талант говорит об избранничестве и призвании… Но ведь… не каждый талант… от Бога!

Отец де Шалон напрягся. Его подопечного волновало, видимо, нечто, лежащее весьма далеко от кулинарных изысков Мишеля Дюпона. Дьявольские таланты… Почему он заговорил об этом? Что у него на уме?

— Да. Есть и чёрные дарования, означающие, что на конкретном человеке — печать Дьявола. Редко, но встречается. Это приметили и в народе, ты ведь слышал, как говорят: «что пришло от дьявола, к нему и приведёт…»

— Но почему Бог, справедливый и всеведущий, не мешает этому?

Шалон рассмеялся и обнял Дамьена.

— Вчера, уходя с нашего закрытого корта, ты забрал свои шпаги, но не взял сапоги. Почему?

Дамьен с удивлением посмотрел на педагога.

— Там сыро. Сапогам хоть бы хны, а шпагам влага повредила бы…

— Так если ты хорошо понимаешь, что не во вред сапогам, а что на пользу шпагам, неужели ты полагаешь, что Господь в своем всеведении не понимает, что на пользу и что во вред иному человеку? Просто всё не так просто из-за разницы в душах. Шпаги прочнее сапог, это металл, но сырость погубит их, однако, сапоги выдержат её. Зло — та же сырость и она кренится в наших душах. Есть те, кто дает злу чрезмерную власть над собой, есть и те, кто всеми силами борется с ним… Это и есть различие между грешным и праведным. Но есть — хоть Господь и не попускает, чтобы число их было значительно — есть и Люди Зла, адепты Дьявола, порождения Сатаны. Их бытие — испытание и искушение праведных. Они — сырость бытия и могут заразить любые души — кого ржавчиной, кого — плесенью. Но люди зла, поверь, непрочны. Зло никогда не приносит добра, порождает только зло и, в конце концов, обрушивается на голову того, кто его творит. Помнишь, что сказано в Писании, в послании к Римлянам? «Бог же мира сокрушит сатану под ноги ваши вскоре…».

Дамьен постепенно становился ровнее и спокойнее, перестал пытаться утверждать себя и прислушиваться к чужим разноречивым суждениям. Он с Божьей помощью сам способен и оценить, и осудить себя. Надо поступать так, как в этом случае поступили бы Господь и его учитель. Дамьен перестал подшучивать над Котёнком, рассмотрев в нём Божий дар доброты и кротости. Сначала заставил себя задать во время обеда Дюпону вопрос о соусе «айоли», потом удивился его познаниям и, приняв, к немалому удивлению Мишеля, участие в дегустации, отметил его талант. Вслух.