Мораль святого Игнатия - Страница 59

Отец Илларий заторопился на кухню. Дамьен де Моро, подбодрив Котёнка, хотел было направиться в спальни, но был остановлен отцом де Кандалем. Ему было приказано немедленно пригласить к нему, ректору, отца Даниэля Дюрана. Дамьен помчался в библиотеку, где шли последние приготовления к завтрашней генеральной репетиции «Женитьбы Фигаро» и где полчаса назад Дамьен видел отца Даниэля. Ворон пулей влетел в рекреацию, налетел прямо на отца Дюрана, нечаянно опрокинув того всем торсом на скамью и огорошив его сообщением, что вернулся Котёнок, который добыл сногсшибательные новости, оказывается, это не кто иной как папаша де Венсана, с подачи сынка, придумал дурную легенду и перепугал мать Эмиля, а сейчас его срочно вызывает ректор.

Отец Дюран сделал робкую попытку отделить сногсшибательные действия Ворона от сногсшибательных новостей. Во-первых, где Эмиль, во-вторых, кто такой папаша де Венсана, в-третьих, где же ректор найдёт его среди ночи? Где живёт де Венсан? Выяснилось, что Эмиль с отцом Горацием поехали за его вещами, папаша Лорана Антуан де Венсан — бывший начальник полиции, ну а вызывает отец ректор его, отца Дюрана, и притом, немедленно.

Отец Дюран кротко возвел очи горе, вспомнил всуе имя Господне и поспешил к отцу Жасинту. Тот нетерпеливо ждал его и сообщил те же новости, но в более развернутом и связном виде. Ему нужно было знать всё, абсолютно всё о щенке. Ученик, в шестнадцать лет способный подвести под монастырь своего учителя и коллегию, в двадцать лет изменит Франции и предаст Бога, в тридцать…

— …Взойдет на эшафот, — согласно подхватил Дюран. Он добавил, что будет лучше, если отец ректор выслушает сразу и отца Горация де Шалона, именно он проводил многие наблюдения за Лораном де Венсаном, и вёл записи. Так получится более полная картина. Пока же, в ожидании приезда коллеги, он может сказать, что подозрения, которые имеются у них обоих в отношении юноши, действительно, свидетельствуют о глубокой болезни души. Он коротко рассказал о первом знакомстве, о своих наблюдениях и подозрениях насчёт отношений Лорана де Венсана и его сокурсников, о проведённых экспериментах, давших достаточно двусмысленные результаты…

Тут Дюрану пришлось прерваться. В кабинете ректора появились Гораций де Шалон, Эмиль и доктор Эммеран Дешан. Последнего они застали в доме мадам де Галлен, ошеломлённой пропажей сына. Она вызвала доктора, надеясь, что тот просто увёл мальчика на прогулку, но тут, по счастью, подъехали и отец де Шалон с мальчиком, заставив женщину волноваться не более пяти минут. Доктор успел в тот же вечер снова навестить мадам де Перпиньян со сладкой микстурой, которой надлежало угощать в воскресение малыша Рэнэ де Перпиньяна и, конечно же, ни словом не обмолвился об утреннем разговоре, чем, разумеется, донельзя раззадорил мадам Сесиль. «И он будет утверждать, что никто не сможет узнать тайну!? Плохо же он знает её — Сесиль де Перпиньян!» После чего на него обрушился вал ненужных или давно известных ему сведений, в котором Дешан, однако, сразу обнаружил искомое имя…

Вызванный встревоженной пропажей сына мадам де Галлен, Дешан сделал вывод, что мальчонка, скорее всего, получив все нужные сведения, помчался в коллегию. Врач решил взять экипаж и съездить к дружку де Кандалю, но тут появился мсье Гораций де Шалон с просьбой вернуть сына в коллегию. Врач присоединил свой веский голос к изложенной просьбе, выразив уверенность, что лучшего места для мальчика не найти во всем департаменте, Эмиль торопливо собрался, — и вскоре все втроём появились в кабинете отца ректора.

Эмиль ринулся в объятья отца Дюрана. Желая остаться наедине с другом и де Шалоном для дальнейших консультаций, ректор приказал Дюрану водворить малыша в спальню. Тот, подхватив вещи, повлёк его за собой. Однако, до спальни они не дошли — остановились в коридоре и Эмиль почти полчаса повествовал о своих злоключениях. Неожиданно он остановился и замолчал. Потом, глядя в пол, снова заговорил.

— А помните, отец Дюран…Вы говорили, что чистота намерений и внутренняя уверенность в своей правоте позволяют человеку вести себя с достоинством, не прятать глаза и быть спокойным в совести?

Говорил, подтвердил Дюран, подумав, что мальчика огорчила необходимость подслушать разговор матери и её подруги. Но Эмиль и не думал об этом. Он понимал мать, неосмотрительно давшую слово негодяю, но понимал и свою правоту. Вовсе не это его угнетало.

— Почему я боюсь его? Почему я его — уже разоблаченного — боюсь? Я ведь сейчас говорю с вами, а сам ловлю себя на мысли, что боюсь придти в спальню, встретиться с ним глазами. Я прав — и я его боюсь… Почему? Я уговаривал себя, что это презрение, что я злюсь на него, но все это не так. Я просто боюсь и почему-то чувствую себя виноватым…

Отец Дюран опустил глаза и задумался. Он тоже не хотел идти в спальню.

Лоран был подлецом. Даниэль прозревал это раньше, теперь это становилось очевидным. Нет, они не проглядели это, просто зло, привыкшее жить в измерениях Духа и маскироваться в них, приобретает столь тонкие и изощрённые формы, что они с трудом различимы и для самого внимательного глаза. Такое зло скорее углядишь по его отражению в соседних душах, искажаемых им, нежели заметишь в тихом и опрятном мальчике с серыми, глубоко посаженными глазами и волосами блеклого мышиного цвета. Безликий и бесцветный, сливавшийся с серой стеной серый гадёныш…

Ни разу за полгода зло в нём явно не проступило, не продемонстрировало себя, между тем, судя по итогам, оно было далеко недетским, но зрелым и совершенным, закончившим свой цикл развития уже в шестнадцать лет. Где его исток? Каков генезис? Глупцы полагают, что все дети — чистые доски, на которых опытный учитель может написать всё, что угодно. Какое там… Невозможно разборчиво писать на перепачканной бумаге, а душа каждого исписана уже от рождения. Вот Эмиль — чист. Но чиста не доска, а душа, душа, отталкивающая подлость, как навощенная поверхность — воду.