Мораль святого Игнатия - Страница 30

Засушенный цветок, как сокровище, Потье спрятал в шкатулку для писем и, трижды в день вынимая, целовал.

…Когда в опустевшей коллегии Гораций де Шалон поведал Дюрану о разговоре с Гастоном, как он и ожидал, друг не пришёл в восторг. Это был, по мнению отца Даниэля, страшный, неоправданный риск. Шалон не спорил, объяснив свои действия простым замешательством. Трудно сказать, удалось ли ему при такой спонтанности сказать достаточно, чтобы поразить воображение Потье, и в то же время не выдать собственной осведомлённости. На самом деле отец Гораций слишком мало знал, чтобы так крупно играть, и риск, что и говорить, был огромен.

По складу характера отец де Шалон был человеком, которому опасно было бросать вызов. Не то, чтобы он не умел прощать, скорее, он умел не замечать того, что могло нуждаться в прощении, но он любил… понимать, и то, чего не мог понять — всё замалчиваемое, скрываемое и просто по каким-то причинам неясное — считал вызовом себе.

Таким вызовом была для него и сложившаяся ситуация.

Теперь, когда де Венсан уехал, было разумно наведаться на мансарду. По необъяснимому внутреннему пониманию иезуит решил побывать там днём и выбрал время, когда Дюран был занят у ректора. Сам де Шалон, строго наказав Дамьену выучить Эмиля некоторым приемам защиты, причём — так, чтобы Котёнок стал настоящей Рысью, в одиночестве направился на мансарду. Обошёл несколько бочонков с дегтем, которые хранились под лестницей на площадке, и начал осторожно подниматься. Опасения отца Горация оправдались. Несколько ступеней были просто прогнившими, несколько проседали, маленькая же площадка была… Дьявол! Хорошо, что он не успел ступить на неё. Оказалось, хитрый шельмец вылил на неё слой дегтя, тем самым обеспечив себе контроль за нежелательными визитерами, могущими заглянуть туда в его отсутствие. Ночью бы де Шалон, не заметив его, наступил бы на площадку, а по его следам, их форме и размеру, можно было бы многое сказать…

При этом, вряд ли эта ловушка была последней.

Отец Гораций осторожно перебрался через перила, поднялся по второму пролёту. Безопасно миновал ещё два. Это насторожило его. Закрытая дверь и манила, и пугала одновременно. Он внимательно присмотрелся к ручке, но она была чиста. Не закреплено ли что-нибудь наверху, что при открывании двери может упасть? Эти старые трюки известны многим…

Какого чёрта? Есть куда более простой выход. Через слуховое окно отец Гораций осторожно вылез на крышу мансарды, обошёл угол и заглянул в окно. Над дверным пролётом и вправду громоздилось нечто, напоминавшее булыжник, удерживаемый старой шваброй. Ах ты, юная гадина…

Но ясно было и другое. Установлена ловушка могла быть только изнутри, значит, выйти на лестницу Лоран мог только через слуховое окно, а, следовательно, вылезти из самой мансарды к слуховому окну можно было только через оконный проём. Отец де Шалон методично осматривал рамы, пока не нашёл открытую. Пока все было не очень сложно. По-мальчишески. Но расслабляться, Гораций понимал это, было рано. Мальчонка настораживал отца Горация и не нравился ему — и это понуждало к утроенной осторожности, пусть даже излишней.

На мансарде громоздились горы старого хлама — истёртые наглядные пособия, сломанная мебель, обветшавшие коллекции птичьих яиц и чучела птиц, изъеденные молью старые матрацы и сломанные кровати, но одно место было расчищено и выглядело обитаемым. На старом столе с треснувшей крышкой была расстелена скатерть, но сверху ничего не было.

Внутри стола тоже не было ничего настораживающего. Несколько листов дорогой бумаги с водяными знаками. Была и обычная, школьная. Красивая старинная чернильница, почти музейный экспонат. Рядом лежало перо. Здесь же была и банка чернил — не французских, но итальянских — он часто видел такие в Риме. Больше в столе ничего не было. Гораций методично обыскал выступы под окнами, но чтобы найти что-то в горах хлама и ветоши, нужна была неделя. Было очевидно, что де Венсан перед отъездом забрал все небезобидное, если оно здесь было, и позаботился о безопасности своего убежища. Точнее — о недоступности его случайным посетителям. Но всё это — ни о чём не говорило. Отец Гораций знал, что и Дофин имел сходное убежище под крышей ректорского корпуса, и желание побыть в одиночестве ещё не свидетельствовало о ненормальности. Иезуиты, правда, боялись для юноши одиночества, которое часто приносило, полагали они, внутреннее растление даже верней, чем дурное общество, но не спешили препятствовать уединению, не любя резких движений.

Все ученики отца Аврелия Сильвани покинули коллегию на вакациях. Сам он теперь часами просиживал в одиночестве в библиотеке, но вечерами снова уходил на несколько часов в город, возвращаясь к ночи. Однажды Гораций и Даниэль решили прогуляться в местную галерею, и неожиданно, минуя парк, заметили Сильвани. Он появился из лавки с пакетом сладостей и красивым кареглазым мальчиком лет пяти. Малыш держал пакет, а отец Аврелий нёс на руках его самого. Друзья, боясь быть замеченными и смутить коллегу, поспешили ретироваться.

Увиденное позволяло понять частые отлучки отца Аврелия. Мальчик, имевший явно выраженное сходство с Сильвани, скорее всего, был его сыном. Это, в свою очередь, удивляло и настораживало, но Дюран не любил лезть в чужие дела, а отцу Горацию Аврелий нравился. Поэтому этот случай по молчаливому согласию отцов ими не обсуждался.

Однако, спустя два дня после этой странной встречи, когда оба, уложив спать Дамьена и Эмиля, решили помолиться в храме, застали там отца Аврелия. Он тихо выл, припав к подножию статуи Богородицы, и в утончённости его белых пальцев, вонзенных в отчаянии в чёрные волосы, обоим иезуитам померещилась какая-то запредельная и безысходная боль. Но и на этот раз они не решились подойти и нарушить уединение собрата. Сам Сильвани не заметил их.