Мораль святого Игнатия - Страница 27

Лоран де Венсан к тому времени уже уехал.

Часть вторая

Глава 1. Мистики и реалисты

Глава, в которой проясняются некоторые неясные ранее обстоятельства притом, что другие, более или менее ясные вначале, напротив, запутываются.

Когда карета д'Этранжа выехала за ворота коллегии, Филипп долго не решался спросить Гастона о его разговоре с отцом де Шалоном, видя, как тот потрясён и взволнован. Дофин укутал друга пледом, заметив, что Потье сильно знобит, и решил не приставать к Гастону. Когда придёт в себя — сам всё расскажет.

Филипп любил и жалел Потье, знал беду Гастона и горестным состраданием влёкся к нему, полагая, что другу просто не повезло. История же самого Потье превратилась в трагедию неожиданно. Мальчишку воспитывал гувернёр, изредка он видел отца, неизменно занятого делами. Мать его, как сказал ему отец, умерла родами, Потье не помнил её. Детство мальчика было спокойным и почти безмятежным до тех пор, пока отец не получил известия о том, что сестра матери Гастона, его свояченица, при смерти. Женщина хотела оставить своё имущество маленькому племяннику, ибо сама она никогда не была замужем и не имела детей.

Отец привез двенадцатилетнего Гастона в парижское предместье, где та проживала. Пока документы о дарственной оформлялись у нотариусов, малыш бродил по улицам квартала. Его удивляло, что некоторые дома вспоминались ему. Он видел угол строгого особняка с длинными окнами и понимал, что за ним будет церковь. Он проходил за угол — и выходил на готический храм, притаившийся за резной оградой. Он откуда-то знал, что в соседнем квартале обязательно будет рынок — и вскоре выходил на него. Эти странности скоро оформились для него в понимание, что он когда-то жил здесь. И едва он подумал об этом, как оказался возле старого дома с чугунными воротами, из которых медленно выходила древняя старуха.

Восприятие возраста искажено на шкале времени, детство видит зрелость старостью, а старость — ветхостью. Возможно, женщине было не более семидесяти, но мальчонке она показалась столетним призраком. Но неожиданно призрак обратился к нему, изумленно вопросив скрипучим голосом, не Гастон ли Потье стоит перед ней? Мальчик изумился. Старуха же безошибочно назвала имя его матери — Клоди Лебель, и имя отца — Жерар Потье.

— Я была подругой твоей бабки и крестной твоей матери, малыш, — объяснила она, — помню и день твоего рождения. Словно злой демон чёрными крыльями накрыл род Лебелей…. Твоя бабка сошла с ума, мать не смогла выжить… — Старуха тупо смотрела слезящимися глазами вдаль, — только бы тебя миновало несчастье рода, Гастон. Молодые должны жить, — она побрела по тротуару к церкви.

Гастон не всё понял, но услышанное страшно подействовало на него, его необычное поведение отметил и отец, увидевший сына вечером. У мальчика начались нервные судороги и появилась лихорадочная возбудимость. К ночи он был в жару. Поправлялся медленно, но едва смог вставать — его тетка уже умерла, — задал отцу столь томящий его вопрос о судьбе бабки и матери. Это правда? Жерар Потье тяжело вздохнул. Да, его теща действительно страдала припадками и приступами сильных головных болей, а через год после его свадьбы сошла с ума. Её отвезли в Сальпетриер, потом перевели в Бисетр.

— Клоди говорила, что мать больна, но такого исхода никто не ждал. После того, как она сошла с ума и её увезли, Клоди не смогла доносить тебя, начались схватки. Ты, как сказал доктор, не должен был выжить, но с тобой был Господь. Пять лет после смерти твоей матери я оставался здесь, потом решил вернуться на родину, в Безансон.

…С тех пор угнездившийся в глубинах мозга патологический страх безумия медленно отравлял Гастону жизнь. К несчастью, Потье был весьма впечатлителен. Один и тот же кошмарный сон, в котором фигурировала страшная чёрная старуха, предрекающая ему безумие, преследовал его ночами. Через год, не выдерживая разрывавшей душу муки, Гастон рассказал об этом д'Этранжу, заметившему его состояние. Он пожалел было о своей откровенности, но Филипп ответил на его искренность сочувствием и преданностью.

Гастон обрёл тогда друга.

Но и врага. Они разговаривали в пустой спальне, однако, их, Бог весть как, подслушал Лоран де Венсан, с тех пор начавший угрожать ему, что расскажет всем, чтобы опасались умалишенного. Лоран ничего не требовал за молчание — лишь безнаказанно издевался, надрывая и без того больную душу. С тех самых пор Потье сначала неосознанно, а потом и сознательно стал играть сумасшедшего. На первых порах он не понимал себя, что просто делал то же, что страдающий зубной болью, который упорно норовит прикоснуться языком к больному зубу, но, став старше, Потье понял, что приближая к себе томящий и убивающий его ужас, просто старается победить его, раздавить в себе. Правда, по мнению дружка Филиппа, выглядел он не столько сумасшедшим, сколько шальным сумасбродом и полоумным чудаком. «Для безумного ты слишком умный», насмешливо ронял д'Этранж, но слова эти не обижали, но утешали Потье.

Неожиданные, но столь властные и подавляющие его сознание слова де Шалона подействовали на возбужденный мозг Гастона, как ледяная вода на раскалённую сковороду — вода закипела и испарилась, однако, охладила горячий металл. Сказанное отцом Горацием было более впечатляющим, нежели проронённое тогда старухой, и запало в его душу глубоко и сильно. Пока сознание Гастона было перевозбуждено, он не давал себе полного отчета в своих чувствах, и был благодарен Филиппу за молчание и отсутствие праздных вопросов. Сам Потье лихорадочно соображал, недоумевая и удивляясь — слишком много в пророческих словах отца Горация соответствовало страшной правде. Но слова учителя были не приговором, а казались утешением. Отец Гораций будто жалел его и успокаивал. Эхом отозвался в ушах Потье и последний наказ де Шалона. Девяностый псалом. Девяностый псалом. Девяностый псалом…