Мораль святого Игнатия - Страница 20

Лоран де Венсан был лаконичен — и в молитвенных жестах, и в словах исповеди. Теперь святым отцам становились в полной мере ясны слова отца Жана, который по формальным перечислениям грехов Лорана никогда не мог проникнуть в его душу. Он, видимо, не хотел пускать туда никого. Вспомнив слова Гаттино, Дюран еще более пугался — он не видел в Лоране ни благоговения, ни подлинной веры. Помимо этого у Дюрана возникло странное впечатление, которое он вечером попытался передать Горацию. Не каждую душу можно раскрыть, но заглянуть можно в каждую. Но в этом сероглазом шестнадцатилетнем отроке он не видел, не чувствовал души. Лоран говорил с ним, поднимал глаза, иногда их взгляды встречались — и каждый раз отца Даниэля заливала волна ледяного страха: он словно наталкивался рукой на холодную, склизкую и липкую поверхность, противную, как жабья кожа. Все это странно перекликалось с определением Дофина и словами Эмиля, и пугало еще больше.

Де Шалон кивал. Он понимал Дюрана.

Мишель Дюпон верил как бургундский крестьянин, практичный и здравомыслящий, словно заключив с Господом Богом некий контракт, согласно которому он, Мишель Дюпон, обязывался быть приличным человеком и достойным сыном церкви, а за это Господь должен помочь ему взойти на вершины мастерства и обеспечить прекрасное реноме и процветание его ресторана, точнее, ресторана его деда, который он собирался превратить в святилище гастрономического искусства. Аквинат и его положения — логически безупречно выстроенные — были ему понятны, но метафизических проззрений Игнатия он никогда не понимал и, пытаясь обнаружить трансцендентное в чувственно воспринимаемом — терялся. Это было не для него.

Вера Котёнка была верой в Санта-Клауса. Он всегда ждал, что в его носке под Рождество окажется счастье, правда, какое — сказать не мог бы и сам.

После дискуссии в библиотеке отец Дюран обратился к Эмилю — обратился искренно и прямо, не затрудняя себя попытками замаскировать суть своего интереса. Его настораживает и пугает один из учеников, заметил он. Ему кажется, что с его душой далеко не все благополучно. Это Лоран де Венсан. Ему, Дюрану, показалось, что сам Эмиль считает, что тот не верит в Бога? Так ли это?

Эмиль молчал, но в его молчании Дюран не почувствовал теперь ни страха, ни упрямства, ни желания избежать разговора. Котёнок доверял ему. Дюран продолжил. Святой Игнатий Лойола говорил, что нужно избегать в речах всякого злословия и сплетни. Если кто объявит чей-либо смертный грех, то согрешит смертно, если простительный, то согрешит простительно. Если обнаружит чей-то недостаток, то тем выдает собственный недостаток. Это верно. Но если речь идет не о злословии, но о стремлении исправить душу, то о грехе или слабости другого допускается говорить в двух случаях: во-первых, если грех общеизвестен, как грех публичной женщины, или речь идёт о вине, доказанной судом, или об общественном заблуждении, отравляющем души тех, кого оно касается. Во-вторых, если грех тайный, но передается другому, чтобы тот отговорил согрешающего от греха…

Ему, отцу Дюрану, кажется, что Лорану ещё можно помочь…

Эмиль тяжело вздохнул и, видя, что отец Даниэль ждёт его ответа, заговорил.

Ему нечего сказать. Однажды он видел, как Лоран, чтобы достать с верхней полки книгу, подставил стул, положил на него несколько книг и стал сверху. Но не достал. Тогда он подложил на книги ещё несколько книг и икону, стоявшую на столе. Тогда дотянулся. Человек благоговейный так бы не поступил. Лоран никогда не упражняется в духовном, но читает в это время романы. Какие? Разные. Недавно читал этого… Эжена Сю. Гаттино не читал его, и не знает, о чём роман, но Потье, когда увидел, что это, презрительно передернулся и назвал роман глупостью. Лоран же зашипел на него и назвал психом, которому нечего судить о том, что читают нормальные люди. Сам Лоран никогда ничего против Христа не говорит. Он вообще мало говорит, но если что скажет — обязательно что-то неприятное. Говорил и нечто похожее на то, что сказал и в библиотеке. Дескать, справедливо, когда правит сильный, а если кролики попытаются править, мол, волком, их просто сожрут. Многие после разговоров с ним совсем поникшие ходят. Дофин говорит, что это настоящий вампир. Похоже на то.

— А что ты сам от него слышал? Лоран обижал тебя?

Эмиль пожал плечами.

— Нет. Он просто говорит неприятные вещи. Но я его не понимаю. Я не шибко способный, но Лоран ещё бездарней меня. Но он называл меня тупицей. Я не силён, но он ничуть не лучше. Но говорит, что я — слабак. Но это просто ругань. Но Лоран ведь… его боится сам д'Этранж, сын графа Люсьена! И Потье, и Дамьен — все уступают ему. Почему?

— Дюпон тоже боится его?

— Я бы сказал, что он старается не связываться с ним. С ним никто не хочет связываться. Я не знаю, почему. Однажды… однажды он заставил Дофина почистить его ботинки. Тот побледнел, чуть не бросился на него, но потом… почистил. Как это понять? Тот же Дюпон, он в математике страшно умный, всегда всё за него решает — ему только переписать остаётся. Какого чёрта Мишель так делает? Он же его одной левой свалить может!

Надо сказать, отец Дюран в полной мере разделял недоумение Гаттино.

Дюран решил присмотреться к Мишелю Дюпону — отчасти памятуя совет отца Аврелия, отчасти — по пробудившемуся собственному интересу. Очень скоро Даниэлю довелось оценить в мальчугане и недюжинный ум, и силу воли, и спокойную уверенность в себе. Во всём, что касается кулинарии, Дюпон обнаруживал феноменальные знания. Заглянув в его библиотечный формуляр, Дюран выяснил, что в собрании книг отца Этельбера не осталось ни одной нечитанной Мишелем книги по гастрономии. Отец Даниэль чаще стал встречаться с Дюпоном, щедро делился рецептами блюд, которыми он с отцом Горацием угощался в Риме, они провели несколько часов в спорах о преимуществах французской кухни над итальянской, несколько вечеров сражались с переменным успехом на бильярде.