Дюран вздохнул. Он понимал друга, но не хотел расписываться в собственном бессилии.
— Ладно, я поговорю, но со всеми. Может, он расслышит…
— Ты сам-то в это веришь? — де Шалон насмешливо поглядел на друга.
Дюран грустно покачал головой.
Вразумить можно, но вразумить можно только любовью. Но как вразумить отвергающего твою любовь? Недавно он случайно поймал взгляд мальчишки. В нём была едва нескрываемая ненависть. Лоран тут же отвёл глаза. Но почему, Господи? Дюран знал меру любви. Мера любви — это любовь без меры. У него не было ничего своего, кроме этих, вверенных ему душ, и он отдавал им всю безмерную любовь своей души, которая преображала и возвышала эти детские души. Но почему этот отрок неизменно отторгал его? Что может заставить человека отвергать твою любовь? Вопрос был далеко не риторическим, и Дюран знал ответ на него. Но боялся даже проговорить. Любовь может отторгнуть только самое порочное сердце, страшащееся таящегося в любви откровения. Только зло не может и никогда не захочет быть откровенным, только зло не умеет любить.
Собственное бессилие было осознано Дюраном c лихвой. Но как могло случиться, что плесень зла так глубоко внедрилась в душу ещё почти ребенка, не знавшего жизни, не ведавшего скорбей? Где истоки этого зла и в чём причины? Дюран знал теперь судьбу Лорана де Венсана почти от рождения. Мальчик, как Потье и Дюпон, почти не помнил матери. Жил с отцом. В детстве, насколько свидетельствовали бумаги и метрики в ректорате, ничем не болел. Не было сведений о каких-то роковых обстоятельствах бытия, кроме пометки на полях, вписанной рукой Жасинта де Кандаля, что семья почти разорена. Отец Жан Петивьер, на просьбу рассказать о своём бывшем питомце, пожал плечами. Неприметный, тихий, не любящий привлекать внимание. Воспитатель вспомнил о какой-то скандальной истории вокруг отца Лорана, видимо, мальчонка рос под влиянием не больно-то нравственного человека. Но конкретных обстоятельств дела отец Жан не знал.
Впрочем, а надо ли искать эти обстоятельства? Дюран слышал от своих учителей о подобном. Гинацци говорил, что похожие юные существа, словно порождения бездны, появлялись порой в самых благонравных семьях, окруженные самой горячей любовью. И никогда ничего не помогало и не спасало — рано или поздно потенциал зла проступал.
Дюран предпочел бы любую реакцию мальчишки — пароксизм слезливости, истерику, нервный срыв, проявление ревности, гнева, недоверия… Он бы справился. Ревность утишаема верностью. Гнев преодолим кротостью. Недоверие побеждается любовью. Но эта порой проглядываемая и тщательно скрываемая ненависть — страшная антитеза любви — была необорима.
Но ведь и сам Даниэль порой ловил себя на странном отторжении от этого сероглазого мальчонки! Что-то и в нём самом не давало ему приблизиться, попытаться сломить неприязнь и ненависть де Венсана, мешало любым попыткам сближения. Понимание безнадежности? Неприязнь? Дюран снова тяжело вздохнул, но всё равно решил попытаться.
Как всегда, в субботний вечер учитель повёл своих подопечных в натопленную отцом Симоном баню. Заботливо тёр спину малышу Эмилю, который хвастался своими мускулами перед Дофином и Гамлетом, при этом сам Дюран не мог не отметить, как, в самом деле, возмужали за последние полгода его питомцы. Да, растут мальчики. Ещё недавно угрюмый, долговязый отрок, прячущий глаза, что-то бубнящий себе под нос неприятным голосом, Дамьен сформировался в атлетически сложенного мужчину, спокойного и уверенного в себе. Дюпон был равен ему сложением, Дофин и Потье тоже сильно вытянулись, строение их тел говорило не о силе, но об изяществе, теперь на них походил и Эмиль, бывший всего на дюйм ниже Дофина. Странно, что державшийся особняком Лоран казался ниже Эмиля, был странно щуплым, точно больным. Боясь ранить самолюбие подростка, Дюран постарался не заметить этого и обратился к ученикам:
— Я хотел бы поговорить со всеми вами о вас, ибо вижу, сколь вы возмужали. Сам я в своё время пережил то же самое и хорошо помню, что не совсем понимал тогда, что со мною происходит. Каждого из вас сейчас охватывают неведомые вам прежде желания; меняются голоса, в голову приходят странные помыслы, связанные с дурным и нечистым. Вам снятся сны, о которых вы никогда не могли бы никому рассказать. Многие посягают на собственное тело, услаждаясь греховными осязаниями. Всё это означает, что ваша плоть возмужала и ныне старается пересилить и подчинить себе высшее начало вашей личности, ваш дух. К тому же дьявол стал нападать на каждого из вас сильнее: многие стали реже исповедоваться, больше скрывать. Это искушение. И враг нашего спасения не оставит вас в покое, будет дразнить и мучить воображение.
Чего он хочет от вас? Сделать вас плотскими, ищущими лишь удовлетворения пожеланий тела. Он хочет превратить вас в животных. Не позволяйте ему этого. Каждый из вас — высшее творение Божие, каждый имеет свою особую миссию на земле. Не только загробная участь, но и ваша будущая земная жизнь во многом будет зависеть от того, что вы выберете сейчас: пойдете ли на поводу желаний плоти или подчините их высшему в себе. Тело — храм Духа Святого, то есть жилище Бога. И осквернить его нечистым действием, словом или мыслью — значит осквернить дом Божий. Мрачность, упрямство, раздражительность, срывы и досада, — Дюран бросил ласковый взгляд на Гастона, — проявляющиеся по временам в каждом из вас — это следствие той внутренней борьбы, которую вы ведёте. Я понимаю вас, верю в вас и молюсь за каждого из вас.