Мораль святого Игнатия - Страница 44

Несколько дней назад отцом Горацием было поручено Потье сделать сообщение на новое заседание «академии» по теме «Градации греха». Гастон, услышав это, сумрачно взглянул на обожаемого педагога, подумав, что отец Гораций хочет избавить его от греха достаточно жестокой терапией — заставив каяться публично. Прямо спросил об этом. Однако де Шалон уведомил его, что его мерзейшие плотские искушения — дело его личного неуважения к себе, как к образу Божьему, его личная борьба с сатаной, и нечего приплетать сюда посторонних. «Кстати, как её зовут? Дениз? Или Коринн?» Отец де Шалон насмешливо взирал на ошарашенного Потье. «Откуда?»

— Никаких чудес, мой мальчик. В октябре ты каялся в грехе самоуслаждения однажды, и то мимоходом. После вакаций тебя стало искушать постоянно. Вакации ты провёл в доме дружка д'Этранжа. Я узнал у отца ректора, что у Филиппа есть сестры, и две из них — Коринн и Дениз — приезжали к отцу из пансиона мадам Бонкур. Это просто здравомыслие, малыш. Стало быть, Дениз… Ты опускаешь глаза при этом имени.

Потье порозовел, но улыбнулся.

— Вдобавок, упомянутая особа сочла тебя симпатичным…

— А это вы откуда узнали? — Гастон пожирал отца де Шалона глазами.

— Опять же здравомыслие, мой мальчик, — усмехнулся де Шалон, — тебе подали надежду. Если бы тебя отвергли — ты бы каялся в грехе уныния и печали. Но если и предположить, что не тщетны надежды твои — когда они сбудутся, а? За это время ты, паршивец, ввергнуться успеешь в геенну. Услаждение блудными ощущениями есть осквернение человека, делающие его неспособным к общению с Богом, а блуд тела есть совершенное отчуждение от Бога, погибель. Доискушаешься, шельмец. Нужен подвиг: предмет подвига достоин того, чтоб для него предпринять усилия: чистота названа в Писании, в Павловом послании к фессалоникийцам, святостью.

После чего Потье, с постной рожей выслушавшего нравоучение, отправили в библиотеку с дополнительным увещеванием, что ему надлежит не перечислять в докладе грехи, но оценить их тяжесть и расположить иерархично, при этом исходить из Божественных истин, а не из собственных дурацких блудных искушений, в которых он должен каяться на исповеди, а не читать о них доклады. Он понял? Гастон понял, доклад написал и как раз завтра собирался выступать с ним. При этом, что скрывать, слова отца Горация, сказанные тогда мимоходом, задели Гастона. «Услаждение блудными ощущениями есть осквернение человека, делающее его неспособным к общению с Богом…» Легко ему говорить… А, впрочем, почему это ему, монаху, — легко? Но, как ни пытался Гастон справиться с собой — ничего не получалось. Ему становилось неловко перед отцом Горацием каяться в одном и том же, хоть де Шалон был ироничен и насмешлив и, казалось, не сердился, но Гастон видел, что не оправдывает его ожиданий. Упасть в глазах де Шалона Потье не хотелось — но искушение было непобедимо. Он сначала злился на себя, потом отчаялся. Только накануне его, почти плачущего от досады и презрения к себе, нашёл под лестницей библиотеки отец Дюран. Гастон иногда исповедовался и ему, и тот легко догадался, что искушает Потье. Но отец Даниэль тоже, как и Гораций, был склонен быть снисходительным.

— Ну, полно вам, Гастон, не падайте духом.

Потье неожиданно резко вскинулся.

— Ну а вы сами в мои годы — искушались?

Отец Дюран рассмеялся — весело и беспечно.

— Искушался.

— И что делали?

— Блудное искушение редко побуждается телом, чаще мыслью. Отсеки мысль — отсечешь и блуд. Постоянно устраивай с помыслом дуэль — отбивай мысленно каждый её приход, как нападение соперника. Не давай ему проникнуть в твою голову и развратить тебя. Беда ведь не в том, что блудный помысел сильнее тебя, беда в том… что он тебе нравится. Легко ненавидеть и отвергать то, что изначально внушает отвращение, в чём зло сразу заметно, но разглядеть дьявольский лик в наслаждении…

— Вы при искушении так и делаете?

Отец Дюран улыбнулся.

— Я — нет, — уточнил он, — когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, моим педагогом был отец Энрико Гинацци, человек суровый и аскетичный. Я был субтильным юношей, застенчивым, несколько сдержанным, трепетно боготворил Богородицу, был членом Мариинского братства. Когда я в третий раз на исповеди признался отцу Гинацци в покушении на собственную плоть — ему это надоело. Он, дело было после вечерни, втолкнул меня в храме в ризницу и приказал раздеться. Потом впихнул в алтарь, поставил на колени перед Мадонной и велел делать то, в чем я каялся только что…

Потье примёрз к ступени лестницы, на которой сидел. Боялся вздохнуть или поднять глаза на отца Дюрана. Наконец отважился тихо спросить:

— И что вы?

— А ничего, — рассмеялся отец Даниэль, — я помню, как налились свинцовой тяжестью руки, как жаром вспыхнуло тело, вокруг закружились стены, потемнело в глазах. Очнулся в лазарете.

— Он… он просто изверг, это ваш учитель… Он…

— Человек необычайной силы духа и несгибаемой воли, Гастон. Семь дней он не отходил от моей постели, в ознобе меня укрывала его рука, в жару его руки увлажняли мое лицо. Когда я поднялся, при одной мысли о возможности греха меня замораживало. Поэтому, малыш, мои искушения теперь несколько разнятся с твоими. Кстати, Ораса де Шалона, мы учились вместе, он такому не подвергал. Гораций был холоден и искушался редко, — пояснил он, — но грешил иным — куда более страшным грехом. Отец Энрико заставлял его снимать куртку, привязывал за обе руки к перекладине на яслях, и стегал розгами — до первого стона, как он говорил. Я недоумевал тогда — зачем, ведь Орас не злоупотреблял недолжным осязанием, но потом понял учителя. Гораций был страшно горд — и никогда бы не застонал под розгой, и потому экзекуция прекращалась, когда отец Гинацци видел, что продолжение просто лишит его сознания. Это была борьба воль и борьба с гордыней Ораса…